Не хочу жить.

Нет не надо представлять себе неопрятного пьяницу, сидящего на полу и окруженного пустыми бутылками - единственными друзьями на тот момент. Это и не взлохмаченный ученый, которого осмеяли на ученом совете за нелепые идеи. И, задыхающийся от слез юноша, который утирается запиской, в которой красивым почерком написано «Давай останемся друзьями» не похож на меня. Мне было бы даже легче и интереснее, если бы моя нелюбовь к жизни была по причине таких драматических обстоятельств. Нечем похвастаться. Весь мой суицид серый и обыденный.

Утро начинается с того, что будильник своим безжалостным звуком вырывает меня из мира покоя и фантастических образов в холодную реальность. Мой родной инстинкт самосохранения еще пытается внушить, что наоборот – будильник это сон или, что сегодня воскресенье. Нет. Не сон и не воскресенье. Инстинкт отступает. В дело включается странное психическое состояние в которое входят: чувство долга, страх быть наказанным, уверенность, что я прав, горький вопрос: «За что?» и небольшой набор навыков: кран – открыть – умыться – туалет – умыться – холодильник – плита…дверь – КЛЮЧИ ОТ РАБОТЫ!!!

В утреннем трамвае у всех спокойные лица. В наигранной обыденности узнаю я своих собратьев, которые совершают этот подвиг 6 раз в неделю. Мне кажется, что если к такому человеку подключить счетчик истраченных калорий за сутки, то утренние графики будут возвышаться над дневными как Памир над Казахским мелкосопочником.  

Я – преподаватель. Я люблю своих студентов и не хочу с ними воевать. Окидываю молодежь взглядом Кутузова перед атакой и намеренно-официально провозглашаю: «Садитесь. Выполняем работу  №…», сажусь за свой компьютер и стараясь не выдать себя легкомысленным выражением лица, читаю что-нибудь интересное, «Антологию Битлз» например. Попутно не могу сдержать интереса понаблюдать за моими 20-летними подопечными. Они все разные. Кто-то обреченно сгорбился над монитором – «Опять эта учеба», кто-то не взирая на поменявшиеся обстоятельства, продолжает свой бурный рассказ подружке, а кто-то, как пример идеального студента, красиво  выпрямив спину, без лишних движений что-то правильное делает с мышкой и клавиатурой.

Человек – дитя природы. И я как корявый дуб возвышаюсь среди молодых и гибких деревцев. Пусть они думают, что я и умнее и сильнее. Сам-то я знаю, что толком излучать-то мне нечего и я немного греюсь в их лучах чистой безрассудной энергии. «Со студентами нельзя заигрывать – на шею сядут!» говорили мне старшие коллеги. Я пытался быть строгим, но роль эта мне не удалась.

В этой стране нас с детства стегают наставлениями и требованиями, а мы между этими ледяными ударами ищем тепла: друзей, интересных занятий, маму, или на худой конец, кошку. Мы так привыкаем, к идее, что мы всем должны, что и не помышляем о своих реальных потребностях.

В детстве я ненавидел хулиганов-двоечников. Ненавидел но и завидовал. Они могут не приходить на уроки, ничего не боятся, у них не «все впереди» а здесь и сейчас. Конечно, как мальчик правильный, натерпелся я унижений от их брата. Бог им судья. Я только мечтал учиться изолированно от них, с себе подобными.

Любая школа находится под покровительством бога войны. Здесь ничего не получается по-хорошему. Идет борьба за выживание: между учителями, между группировками в классе, между классами… Школьный хор – это завуч, которая в конце последнего урока встает живым турникетом и вылавливает среди выходящих тех, кто имел несчастье проявить интерес к пению. А уроки ботаники иногда проходят на свежем воздухе с лопатой в руках. Физкультура – кому как, а мне – добежать живым.

Но если бы не школа, полюбил бы я так воскресенье? Разве уважал бы я так извергов в белых халатах, которые дают две недели домашнего уюта и месяц свободы от спортзала? Где бы я еще так наглядно увидел разницу между кино и жизнью?

Дисциплина держится на привычке. Никому и в голову не придет, что школа – в общем добровольное дело и можно туда не ходить. А то, что без аттестата будет невозможно выжить – вопрос спорный. Но что же тут поделаешь? Это так сразу не изменишь, это – в крови.

 Отношения между сильными и слабыми, между учителем и учениками, между начальством и подчиненными – это тема изучения не для психологов, а скорее для зоологов, ибо основаны они не на логике здравого смысла, а на каких-то поведенческих законах из животного мира. Иначе откуда этот животный страх, когда начальник дает нам ценные указания? откуда берется подобострастная улыбочка при встрече с директором?  Почему нам страшно подумать, что они – из той же плоти, так же плачут и также ходят в туалет как и мы? С этим трудно бороться – я на себе это испытал. 

Но все течет, все изменяется. Наверное изменится и это. Мой отец, убежденный коммунист, говорил мне: «Коммунизм возможен, только на это могут уйти сотни лет». Тогда я с ним спорил, а сейчас задумываюсь. Из поколения в поколение когда-нибудь люди начнут тяготеть не к животному миру, а к духовному. Жаль, только, что мне там не жить. Но я хоть кирпичик да положу. Именно поэтому, я использую свою маленькую власть над студентами, чтобы культивировать живое человеческое общение.

Я не люблю ставить оценки. Знаю, что такое двойка в дневнике за случайно невыученный стих, долгое сидение на скамейке перед домом с размышлениями о том куда сбежать. Пока ты не учился – тебя любили просто так, а теперь за пятерки – любят, за двойки – ненавидят. Оценки грабят у нас родительскую любовь, и вообще любые человеческие отношения. Я люблю зачеты. Что-то делал – зачет, ничего не делал – незачет. Никому не обидно и я рад, что не внес разлад в их молодые отношения. Когда у меня отпрашивается хрупкая девушка с заплаканными глазами, я чувствую радость от возможности подарить ей такую нужную свободу. Я люблю радовать людей и удивлять.

В нашем свинцово-холодном мире, радость может идти только с удивлением. Если радость сопровождает человека постоянно – это повод задуматься о психическом здоровье. А, впрочем, кому оно нужно психическое здоровье, которое показывает нам всю реальность без прикрас? Может поэтому у нас такое сочувственно-понимающее отношение к выпивающим людям. Водка не лечит, но дает отдышаться от депрессии.

 В «Антологии Биттлз» я прочитал высказывание Джона Леннона, которое потрясло меня своей лаконичной правдой: «Мы принимаем наркотики, только когда теряем надежду, и отказываемся от них, когда у нас появляется надежда; а если надежда будет у нас постоянно, значит, нам не понадобятся спиртное, наркотики или что-нибудь еще. А вот если мы потеряем надежду, что мы сможем поделать?»  Это более понятно, чем миф о первой бесплатной дозе.

Нас долго учили любить будущее и мы разучились любить настоящее. Этому надо учить. Но для начала неплохо бы очистить мозги от теорий и заполнить реальной практикой. Знаем все про журавля – так узнаем и про синицу. Для этого нужно возненавидеть обман и научиться ценить моменты, когда можно использовать свои возможности. А для этого свои возможности надо знать. Чтобы знать - надо пробовать себя. Да, набиваешь шишек, но зато учишься самой полезной науке – о себе самом. Где-то живет физика, где-то социология с экономикой. А ты – вот он, интересный и несчастный с родинкой на шее и дыркой в зубе. В каком учебнике про это написано?

Занятия продолжаются. Они думают – я их учу. Ха! Кто бы меня чему научил! Я лишь поддерживаю атмосферу урока, иногда советами вытаскивая студента из безвыходной ситуации. Я вспоминаю как в детстве водили нас в Луна-парк, где был аттракцион с автомобильчиками. Машинки округлой формы запертые в загончик не могли ездить свободно и постоянно стукались друг с другом. Иногда получался такой затор, что невозможно было сдвинуться с места как ни крути руль и тогда ловкий паренек из персонала с легкостью бэтмэна запрыгивал в один из автомобилей и растаскивал пробку. У меня здесь – похожая роль. Они сами себя учат, а я лишь разруливаю критические положения. Образование – это вообще сплошные условности и игра. Ведь мы только имитируем реальные жизненные проблемы.

Прогресс вдохновляет человека создавать новые более комфортные формы жизни. И я – не исключение, ищу в стенах тюрьмы – дырочки. При классе есть комнатка, где мои коллеги пьют чай. Мне и с ними нормально, но больше я люблю когда один. Достоевский писал, что на каторге главную тяжесть создает невозможность уединиться. Прав классик! За окном многолетние вязы и тополя закрывают серые дома всеми оттенками желтого и зеленого, которые дарит осень. Летняя погода в этом году подоспела только сейчас, как бы извиняясь и оправдываясь. Я открываю окна настежь и словно на балконе своей усадьбы пью чай и любуюсь красотами природы. Мне не стыдно, что за это удовольствие мне же и платят. Если бы я работал хирургом и в разгар операции удалился попить чайку – мне было бы стыдно. А так – это может даже улучшить образовательный процесс, мы со студентами отдохнем друг от друга. В городской действительности отдыхать необходимо не от выхлопных газов и шума, а от людей. Такое изобилие чужих людей очень утомляет, меня, во всяком случае. Может быть поэтому на общественном пляже не удается мне получить ощущение отдохнутости. Я не люблю не людей вообще, а когда их много. С чужим человеком непросто общаться, а когда их сотни и не все предупредительны, тактичны и доброжелательны…

Стена между мною и студентами – чистая условность. На самом деле я также жду звонка, чтобы с чувством приятной усталости дернуть к выходу. Мне, правда, посложнее. Если кто-то из студентов не придет или опоздает – этого никто не заметит, а если тоже самое сделаю я…Ну у меня и стипендия побольше – есть смысл терпеть.

Когда я учился в школе, меня посещали разные антишкольные грезы. Например, сижу в сыром холодном кабинете русского языка. Сил нет смотреть на эти суффиксы и я смотрю в окно. В серо-голубом осеннем небе внимательный глаз уловит черную точку, которая не похожа на птицу. Потому что движется вниз, увеличиваясь в размерах. Через некоторое время пропадает последняя надежда на что-то обычное. Это аппарат. Не тарелка и не самолет. Это что-то между самолетом и дорогой скоростной яхтой олигарха. Помигивая прожекторами и наводя ужас своим серебрянным блеском, машина еле вписывается в школьный двор. Стих шум двигателей и воцарилась странная тишина недоумения. Только для меня это тишина радости. Такое же чувство селится в сердце в последний день сезона в пионерлагере, в день выписки из больницы. Такое же но в тысячу раз сильнее. Я знаю что происходит, как новорожденный знает как сделать первый вдох, как птенец знает как пробить скорлупу, как черепашонок знает где море. Чуть пониже прозрачного кокона выдвигается блестящая штуковина и вытягивается в сторону школы. Всем страшно. На краю этой эстакады стоит человек в серебристых одеждах и двигаясь вместе с механизмом, приближается к окну, рядом с которым сижу я. Вижу его лицо, излучающее добрый теплый свет. Я уже знаю что делать. Расшатав, я выдираю из вековой краски шпингалеты и распахиваю двойные створки окна. Не мешают мне, рвутся и падают тряпки утепления. Морозный воздух врывается в душный класс и  я сжимаю протянутую мне сильную руку. «Наконец мы тебя нашли. Пора домой.» не открывая рта произносит пришелец. Я встаю на подоконник и делаю шаг. Прижимаюсь к кому-то родному. Мне не приходит в голову помахать рукой на прощанье. Этот мир уже не имеет ко мне никакого отношения. Впереди – моя родина, где тебя не унижают, не издеваются, не радуются твоим страданиям. Всё!!!

Звонок предлагает собраться и пойти домой.  Иду домой. Дома можно лечь на покрывало (если мама не видит) и промечтать другой сюжет с вооруженным захватом школы. Учителя (не все) привязаны к шведским стенкам в спортзале и с кляпами во рту ждут своей участи. Я расставляю дозорных на крыше, чтобы они вовремя могли оповестить подход танков из районо. Мы будем держаться до последнего…

Трамвая долго нет. Я вспоминаю Джерома Джерома, который еще в конце XIX века  обнаружил закон по которому сильное ожидание чего-либо сильно замедляет приход этого чего-либо. В повести «Трое в лодке не считая собаки»,  герои поставив чайник на спиртовку, отходят на 3 метра и непринужденно обсуждают насколько им безразлично закипит он вообще или нет, и чайник быстренько закипает. Значит не жду я никакой трамвай, а просто гуляю по остановке, любуясь красотами окружающей природы. Я так вживаюсь в роль, что остановившийся громыхающий вагон вызывает у меня удивление, с которым я быстро справляюсь и с грацией медведя после зимней спячки занимаю свое место в экипаже пассажиров. В каждом русском живет трюкач. Иначе невозможно заплатить за проезд и одновременно не улететь в другой конец вагона. Только все это – без аплодисментов, живой – и радуйся. Как в девизе одной из аптек «Viva valegue!  Живи и будь здоров!». Буду.

Последний пеший поход и вот я перед железной дверью, которая разделяет все на мир уютный и мир неуютный. Старый замок, сделанный китайцами без особой любви, предлагает мне еще один аттракцион. С первого раза он не открывается и я начинаю родным ключом действовать как, наверное, пользуются отмычкой. Немного вперед, теперь немного вбок, теперь под углом. Ууут! Прошло. Ура! Я дома!

В одиночестве есть и свои плюсы. В квартире я окружен разными вещами: полезными, бесполезными и временно бесполезными. С ними не пообщаешься, но они оказывают должное уважение своему правителю тем, что смиренно лежат там, где их положили, исключая сюрпризы, которые как правило, бывают неприятными. Порядок в доме – это не просто слова, это жизненно важная категория, как еда, вода и тепло. Эта философская категория у каждого имеет свою форму и содержание, вызывая вечные споры в стиле куринояйцевой первичности. Для меня «порядок в доме» - это состояние максимального комфорта. Вроде бы любой подпишется под таким определением, но комфорт у каждого – свой, ведь он отражает уникальный внутренний мир человека.

Мне, например комфорт портят длительные поиски нужной вещи, поэтому когда каждая вещь под рукой – это комфорт. Но внешне это выглядит как стол (а то и пол) заваленный нужными вещами. Такой порядок многим не нравится. Да, завалы портят вид, но абсолютная чистота на меня наводит уныние – ничего не видно, ничего нет. Чистота сродни пустоте. Надо бы придумать хитрый компромисс, когда для дела - порядок№1, а для гостей – порядок№2. Теоретически эта проблема решается с помощью комнат разного предназначения или с помощью штата обслуживающего персонала, который бы быстро менял обстановку. В моей квартире и с моей зарплатой и принципами – все это пища для вздохов и выдохов. После недельной генеральной уборки в преддверии гостей, столы и стулья постепенно покрываются культурным слоем посуды инструментов и одежды, до следующей уборки. Это непреодолимо, это плата за жизнедеятельность. Чем ее больше тем больше и беспорядка. Идеальный порядок с завидным постоянством сохраняется… правильно, на кладбище и в музеях.

Между одиночеством на природе и в квартире лежит пропасть. Там – свобода птичьего уровня, здесь – тюрьма с телевизором и прогулками в магазин. А также мечты и мысли. Ожидание лета и друзей. Фантастические грезы с участием прекрасной дамы. Она сидит у окна. Слабый нереальный свет восходящего солнца ласково гладит ее спокойный взгляд. Что-то за окном вызывает у нее легкую снисходительную улыбку. Весь этот мир за окном, с воробьями и листьями с солнцем и ветром входит через нее в дом, ведь она – посланница природы. Она - кусочек лета в зимний вечер. Ее звонкий смех капает весенним дождем. Она – непредсказуема как погода осенью. Она превращает тюрьму в рай.

Почувствовала мой взгляд, обернулась в мою сторону и яркой неподдельной улыбкой отозвалась  – солнце окончательно взошло в моем доме. «Попьем чаю?» «конечно». Ее отсутствие означает, что потерпев минуты я получу часы, где горячая терпкая влага дополнит мужские мечты, которые, как известно подогреваются в желудке.

«Бам-ба-бам-бам!!!» Что-то бьет по мозгам из темноты. Вместо дамы – радиобудильник.  Как у Золушки в полночь. Только она потом пошла тоскливо спать, а я – наоборот, тоскливо жить. Еще одно морозное утро. До лета – 211дней.